«Настанет день, и не столько мои писания, сколько моя жизнь и весь ее сложный механизм будут подробнейшим образом описаны», - писал Кьеркегор о самом себе. Пророчество сбылось, экзистенциализм и сегодня можно трактовать как Kierkegaard-ренессанс.

1. Жизнь «того, кто не играл в христианство»

Сёрен Кьеркегор родился 5 мая 1813 г. в Копенгагене. Его отец, коммерсант, женился вторым браком на своей служанке. Последним сыном (из семи детей) пятидесятишестилетнего отца и сорокачетырехлетней матери стал Сёрен. По этой причине он называл себя «сыном старости». Пятеро братьев умерли один за другим, лишь брат Петр дожил до зрелого возраста и стал лютеранским епископом. Судьбу своей семьи, особенно судьбу отца, Сёрен воспринимал как таинственную и трагическую, словно в свете неискупимой вины. Невольно узнав о некой семейной тайне, рассказывает философ в «Дневнике» 1844 г., он не мог избавиться от желания дознаться до истоков трагедии. Отец был суров и всеми уважаем, и лишь однажды с его хмельных уст слетели страшные слова, заронившие подозрения в душу подростка.

«Я родился в результате преступления и вопреки воле Божией - так объясняет Сёрен атмосферу смерти вокруг себя. - Первым грехом отца было проклятие, посланное им, десятилетним пастухом, Господу за невыносимо тяжкую жизнь. Второй грех - совращение служанки». Свои отношения с отцом сын называл не иначе, как «крестом, установленным на могиле всех моих желаний».

Одним из таких нереализованных желаний стала любовь двадцатисемилетнего Кьеркегора к восемнадцатилетней Регине Ользен. Спустя двенадцать лет после первой встречи он писал: «Она, непосредственная и привлекательная, была во всем иная, чем я, меланхоличный; единственной моей радостью было воспевать её красоту». Взгляд возлюбленной, по словам Сёрена, был столь обворожителен, что мог оживить и камни. Три года они были помолвлены, как вдруг, неожиданно для всех, невеста получила назад обручальное кольцо с покаянным письмом: «Прости того, кто не способен сделать девушку счастливой». Регина вышла замуж за Фрица Шлегеля (датского губернатора на Антильских островах) и пережила Кьеркегора на полвека. «Он пожертвовал мною ради Бога», - написала она незадолго до смерти. «Немало мужчин стали гениями благодаря женщине..., но кто в действительности сделался гением, героем, поэтом, святым благодаря той, которая стала женой?... Если бы я женился на Регине, то никогда не стал бы самим собой». «Сократ часто рассказывал, что многому он научился от женщины. И я могу сказать, что лучшим обязан той девушке: не то чтобы я научился от неё чему-то, но по причине, что была она».

Кающийся, т. е. принявший христианский идеал, Кьеркегор не представлял себе умиротворённую жизнь семейного человека, Регина не стала женой, ибо («Бог опередил») Он стал первой любовью. По этой же причине философ не смог стать пастором. Полемизируя с епископом Мюнстером, он писал: «Жизнь в наслаждениях, ограждённая от страданий, унижений, страхов и отчаяния..., не даёт права свидетельствовать от имени истины... Правду несёт тот, кто беден, унижен и не ропщет, осыпаемый проклятиями и злословием, тот, кого травили за хлеб насущный, с кем обращались как с изгоем». Мюнстер полагал, что христианство - это культура. «Но понятие культуры как никогда далеко и даже диаметрально противоположно духу христианства». Быть христианином - значит иметь дух высокий, беспокойный и мятежный, пытаться спасти любовь, распятую безбожным веком. Спустя восемнадцать столетий всё в христианском мире стало лживым и поверхностным. Отчего и когда из веры сделали инструмент упрощения жизни, в которой всё тривиально и временно? Все хотят спокойствия и счастливой жизнеустойчивости: именно в этом причина того, что «идея христианства извращена, что его вообще нет». Из всех ересей и схизм нет ереси опасней и утончённей, чем «игра в христианство».

2. Кьеркегор как «христианский поэт»

«В животном мире, - пишет Кьеркегор, - всегда работает принцип: особь ниже рода. Но для рода человеческого характерно, что индивид сотворён по образу и подобию Божию, а значит, он выше рода». Нельзя понять творчество датского философа иначе, чем под знаком защиты индивида как Единичного, если воспринимать всерьёз такое фундаментальное событие, как христианство.

Первой философской работой Кьеркегора было эссе «Понятие иронии» (1841), где романтическому пониманию иронии (когда во имя абсолютного «Я» не принимается реальность) противопоставлено этическое содержание сократической иронии. Двумя годами позже в двухтомнике «Или - или» философ развивает идею конечности человеческого существования, которой лучше соответствует не гегелевское «и - и» (снятие и примирение противоположностей), а суровый выбор «или - или». В «Дневнике соблазнителя» Кьеркегор пишет об эстетическом жизненном идеале искателя наслаждений, того, кто живёт моментом, не обременяя себя этическими обязательствами. Внутренний переворот открывает другой идеал: путь этической жизни, за которым следует подвиг веры.

Только в вере начинается подлинная конечная экзистенция, увиденная философом как встреча единичной личности и уникально единого Бога. Смыслу веры посвящена блестящая работа «Страх и трепет» (1843). Вера выводит за пределы этического идеала жизни. Символом веры Кьеркегор считает Авраама. Но откуда уверенность Авраама, что именно Бог приказал ему убить собственного сына?

В этом примере очевидна парадоксальность веры, граничащей с готовностью пожертвовать самым дорогим, и морального долга, призывающего любить собственное чадо. Конфликт двух императивов ставит верующего перед трагическим выбором.

Вера есть парадокс и страх перед лицом Бога как бесконечной возможности. «В страхе открывается возможность свободы». Страх формирует «ученика возможности» и «рыцаря веры». Идею религиозной майевтики анализирует Кьеркегор в эссе «Философские крохи» («Philosophiske smuler») (1844). «Моральной болезнью» он называет отчаяние, спасение от которого даёт вера.

Наконец, нельзя пройти мимо его «Дневника» (1833-1855) - пять тысяч страниц двадцати томов посмертного издания. «Интимность и искренность, широта сфер, куда только может проникнуть дух, глубокий анализ внутреннего человека и взволнованный стиль - всё это сближает «Дневник» Кьеркегора с «Исповедью» Августина», - заметил Корнелио Фабро.

Личность и Бог, отношение Единичного к Всевышнему - единственная тема главного сочинения философа, его настоящей теологической автобиографии. «Христианства здесь больше нет. Но, если бы захотелось вновь заговорить о нем и обрести его, следовало бы разорвать сердце поэта, и этот поэт - я». «Христианский поэт, веривший не в себя, а только в Бога», наконец достиг, чего желал: борьба закончена, школа страдания сделала его свободным. «Укрощённый суровейшей из школ, я получил право быть откровенным до дерзости».

3. «Смехотворное обоснование» гегелевской системы

Итак, мы перед дерзкой попыткой Кьеркегора, во имя реальности Единичного, торпедировать спекулятивную философию в лице самого могучего её представителя - Гегеля. «Экзистенция, - пишет датский Сократ, - соотносится с реальностью Единичного (о «synolos » говорил ещё Аристотель): она, оставаясь в стороне, не совпадает с понятием... Конкретный человек лишён концептуальной экзистенции». Но философию интересуют только понятия, ей ни к чему конкретные существа, «Я» и «Ты» в своей неповторимости и незаменимости. «Synolos » - точка, опираясь на которую Кьеркегор атакует «системы» замкнутого доктринерского типа. «Если бы я мог заказать эпитафию на свою могилу, то не желал бы ничего другого, кроме надписи: «Этот Одиночка». Жаль, что эту категорию сегодня никто не понимает... Как у Единичного, в условиях, когда вокруг - система на системе, моей системой стало: о системе более не упоминать».

О большинстве философов можно сказать, что они уподобляются умнику, который, «соорудив помпезную крепость, сам удалился отдыхать в уютный амбар. Отчего ж они не хотят жить в построенных ими монолитах-системах? Этот вопрос есть одновременно обвинение». Обвинение прежде всего гегелевской системе с её претензией на всеохват и всепонимание: ведь любое событие необходимо. Но когда экзистенцию и всё человеческое пытаются запрятать в клетку системы, результат, по мнению Кьеркегора, получается комический. Комичной выглядит и фигура Гегеля.

Против всех, кто с невыносимой серьёзностью уверяет, что всё постиг, что непонятны только ложь и всякие пустяки, «я поднимаю знамя шутки и иронии». Соревнуясь с Шопенгауэром, датский философ клеймит Гегеля: «Гегельянство - это блестящий дух разложения», «самая отвратительная из всех форм либертинажа», «И до Гегеля мало ли было философов, пытавшихся объяснить историю. Провидение лишь улыбалось, глядя на эти попытки. Но Гегель! Как тут обойтись без гомеровского языка? Сколько раз он заставил всех богов расхохотаться! Жалкий профессоришка, ему привиделось, будто он открыл всеобщую необходимость... одна и та же музыка и шарманщик: слушайте, дескать, боги Олимпа!»

Притязая взирать на всё мирское глазами Творца, всеведущий Гегель забыл самую малость - человека и его экзистенциальную реальность. Систематическая философия на деле смехотворна в основании: говорит об Абсолюте, потеряв из виду человеческое существование. «Ворона и сыр, выпавший изо рта в момент приступа красноречия», - таков безжалостный приговор идеалистической доктрине, занявшейся самолюбованием после потери главного предмета.

Как бы то ни было, всё же очевидна риторичность такой критики. Философ не вникает в принципы и детали гегелевской системы, не видит её завоеваний. Система в её тотальности представляется ему маловажной, поскольку она не понимает экзистенции. Единичный в этическом и религиозном планах всегда остаётся за рамками системы. Кьеркегор пытается сдвинуть центр внимания философии с системно-спекулятивной точки зрения на внутренне неповторимое. «Отчего философия в наше время пошла обманным путём и слова не проронит об образе жизни самих писателей? Не потому ли, что они и сами себя не понимают? И даже первоклассные сочинения часто скрывают и лгут, и автор, не поняв себя самого, толкует о той или иной науке. Действительно, раскрыть себя - куда сложнее».

4. «Единичный» перед Богом

«Единичный», индивид-категория, с точки зрения которой следует рассмотреть время, историю, человечество. Альтернативу гегелевской системе Кьеркегор видит именно в личности. Единичный человек важнее рода (и гегелевского «человечества»), он оспаривает и ниспровергает систему. Он противостоит всем формам имманентизма и пантеизма, где универсальное поглощает индивидуальное. Единичный (synolos) - оплот трансценденции, и он же - исток христианства.

«Единичный» и «вера», таким образом, коррелятивны. По мнению Кьеркегора, вера как «факт христианского бытия» образует центральный момент экзистенции. При этом очевидно, что философию и христианство нельзя примирить. Верующий, полагает Кьеркегор, не может философствовать, как если бы христианства не было. Прорастание вечного во времени стало возможно только со Христом. Абсолютность этого факта означает, что доказательства здесь неуместны: он из тех фактов, которые либо принимают, либо отвергают без обсуждений. Максимум того, что можно обосновывать, - это то, что здесь оснований не может быть.

Однако где нет доказательств, там возможно свидетельство. О христианской истине свидетельствует житие Того, Кто верит и действует, подтверждая Откровение Того, Кто «не прячется в безопасную нишу под предлогом нужды, чтобы потом получить поцелуй Иуды в награду». Следовать за Христом могут те, кто не ограничивает себя пределом («Остальное - не моё дело»), ведь Бог - это отрицание ограниченности и страха выйти за грань.

Лессинг говорил, что от исторического факта нельзя перейти к осознанию вечного. Кьеркегору претят спекулятивное понимание христианства и попытки удостоверить его с помощью философии. Не проверять, а верить. А чтобы верить, не обязательно иметь перед глазами Христа. Видеть человека - ещё недостаточно для того, чтобы поверить, что именно этот человек - Бог. Только вера даёт возможность увидеть в исторически конкретном вечное. А в перспективе вечности «любая эпоха современна».

Кьеркегор считает, что «истина субъективна». «Никто не заменит меня пред Богом», «Будь пред Богом один на один» - таков императив рыцаря веры, ответствующего за себя в условиях абсолютной изоляции. Впрочем, быть рыцарем непросто, страх толкает «быть, как все». Кажется, такая логика оправдана, и «масса обезьян создаёт впечатление могучей силы». Однако люди, предпочитающие «быть, как все», преступают против собственного величия и достоинства. «Обезьянья масса - владычица без владений! Бог отвернётся от нее».

5. Принцип христианства

«Сначала определить свое отношение к Богу, и лишь затем - к другим». Такая последовательность продиктована фактом наличия бесконечной дистанции между Творцом и человеком. С помощью благодати качественная дистанция может быть сокращена, подлинная экзистенция раскрывается перед лицом Бога, когда слетают враз все маски, иллюзорное, фиктивное. «Чтобы поплыть, надо раздеться; так, желая достичь истины, следует внутренне освободиться: мысли, идеи, всё, связанное с эгоизмом, отбросить, остаться нагим, когда это необходимо». Плуты и канальи, «профессора и пастыри» вместо того, чтобы служить вечности, угождают времени. «Осуществить полное равенство в мирской среде, сущность которой - различие, осуществить мирское равенство, творя различия, - как это возможно?... Лишь религиозное может при помощи вечного довести до конца человеческое равенство: человечность; богоугодное, сущностное, немирское, подлинное, единственно возможное равенство - да будет в том его величие - религиозно, оно и есть истинная человечность... теперь, когда вследствие самосожжения, причиной и поводом которого стало трение мирского о мирское, мир охвачен пожаром, для нашего времени настоятельно необходимо то, что исчерпывающе выражает одно слово - вечность. Несчастье нашего времени именно в том, что оно стало наконец нетерпеливым «временем», которое не желает и слышать о вечности, более того, оно благонамеренно и притворно подражательно. В порыве бешенства временное жаждет превратить вечное во что-то совершенно лишнее. Но тому век не бывать, ибо чем более воображают, что можно обойтись без вечного, чем более настаивают на его бесполезности, тем более в нем нуждаются» («Hiin Enkelte», «Единичный», предисловие к «Взгляду на мою деятельность как писателя»).

К христианству, писал Кьеркегор, «меня привела личная потребность, но я понял, что именно в нем нуждается наш век... Христианство стало задачей всей моей жизни, с глубоким смирением понял я, что и самой длинной жизни не хватило бы, чтобы исполнить эту миссию». Таким образом, мы не слишком ошибёмся, назвав экзистенциальную философию Кьергекора подлинной теологией опыта, или, точнее, теологической биографией.

6. Возможность, страх и отчаяние

С духовной стороны человека характеризует его свойство быть единственным в своем роде. В животном мире преобладает родовое начало, а потому царствует необходимость, законы которой изучает наука. В сфере становящегося, исторического, событийного экзистенция уже больше напоминает царство свободы. Человек выбирает свое бытие, а значит, его экзистенциальная реальность не столько необходимость, сколько возможность. Всё одинаково возможно, реально достижимо всё. Но здесь есть обратная сторона: ни на что нельзя претендовать в абсолютном смысле.

Экзистенция - это свобода и возможность, возможность также не выбирать, остаться парализованным перед угрозой небытия выбрать и погибнуть. Реальность поэтому дана как возможность и страх - чистое переживание возможного, - страх того, что может произойти нечто гораздо более ужасное, чем есть в реальности. Возможность отсылает к будущему: будущее во времени дано как возможность. Будущее и страх сопряжены друг с другом. В этом контексте понятно, почему Кьеркегор настаивает на том, что «он был и остаётся религиозным писателем». Страх неотделим от человеческой жизни: того, кто погряз в грехе, страшит возможное наказание, освободившегося от греха гложет страх нового падения. Он «разрушает все начинания, обнажая их иллюзорность. Ни одному инквизитору не изобрести таких мучений, как страх. Он поражает в момент наибольшей слабости, от него не скрыться ни в суете развлечений, ни в работе, ни днём, ни ночью». Страх порождает искус самоубийства, но это - способ уйти, ничему не научившись. Лучше дать тревоге войти и довершить начатое дело, суть которого - в прояснении, что это «Бог гонит человека беспокойством, ибо хочет быть любимым».

Если страх характеризует отношения человека с миром, то отношение с самим собой характеризуется как отчаяние от непонимания своей сути. Отчаяние, по Кьеркегору, - это вина человека, внутренно не принимающего самого себя. Ненавидя экзистенцию, но любя себя, человек нередко пытается то стать творцом, «ужасным богом», то раствориться в удовольствиях. Но ни в первом, ни во втором найти себя он не может, отсюда и отчаяние, «смертельная болезнь», «вечное умирание без конца», неудающееся саморазрушение. Ни одно из земных страданий, ни даже смерть не могут сравниться с чудовищной силой отчаяния. Отчаявшийся болен смертью, умирание «Я» составляет суть его жизни. Каждый человек, уверен философ, близок к отчаянию. А тот, кто не замечает этого, возможно, ближе других к опасной черте. Это продолжается, пока мы не обратимся к себе, не пожелаем быть собой. Источник отчаяния - в неприкаянности, в «нежелании отдаться в руки Господа. Но, отрицая Бога, мы отрицаем себя, удаляемся от единственного родника, источника живой воды».

Если истина приходит от Бога, то не значит ли это, что христианин должен быть в «серьёзном конфликте с этим миром», что последняя степень отчаяния и тоски будет значить, что он созрел, наконец, для вечности? «Как прислушивается путешественник, исколесивший весь мир в поисках певца или певицы с самым чистым и совершенным голосом, так Господь прислушивается к нашим земным голосам. И стоит ему заслышать мольбу отчаявшегося до крайности человека, он говорит себе: вот нужный тон. «Вот он», - как если бы это было его открытие. Но Он и в самом деле знал это, ибо Он в каждом из нас, поскольку Бог помогает лишь так, как это может сделать свобода. Каково же изумление человека, благодарящего Бога за помощь... Полный признательности, он возносит молитву во славу Бога, прося его оставить всё, как есть, так, как сделано Богом. Ибо он не верит себе, он верит только Богу».

7. Кьеркегор: наука и сциентизм

Поскольку установлена первостепенность Бога и веры, наука как форма жизни противопоставлена вере как неподлинная экзистенция подлинной. «Трактовать изобретение микроскопа как небольшое развлечение - куда ни шло, но приписывать ему серьёзность было бы слишком... Если одним мановением жезла Творец привёл всё в движение, то что Ему стоит показать нелепость всех расчётов наблюдателей?» Лицемерно считать, по мнению Кьеркегора, что «науки ведут к Богу». Какая суетность - изображать Господа этаким феноменальным художником, творения которого не всем доступно понять! «Но религия утверждает, что никому, прямо-таки ни одному из нас не доступны помыслы Всевышнего. И самый мудрый пред ним должен смиренно склонить голову, как самый невежественный. В этом глубокая суть сократического незнания: отвергнуть со всей силой страсти любопытство всякого рода, чтобы смиренно предстать пред лицом Бога».

Натуралистически объяснять растения, звезды, камни, предположим, надо, но в этом же ключе браться за дух человеческий - «богохульство, изобретённое, чтобы ослабить религиозную и этическую страсть». Микроскоп, как и другие научные методы, не решает экзистенциальных проблем, ибо между человеком и Богом - пропасть бесконечная. Попытка ликвидировать Бога, заменив его толпой претенциозных натуралистов, делающих из своих «законов» религию, и ставя себя на его место, - не безумие ли это? Дух нерушим своей моральной определённостью, он не способен жить в ожидании последних известий из газет или журналов. Какие открытия сделала наука в области этики? И «меняется ли поведение людей, если они верят, что Солнце вращается вокруг неподвижной Земли?»

Даже когда естественные науки опровергают некоторые положения Писания (относительно возраста Вселенной, например), нечто остаётся совершенно неизменным, и это - этические требования. Но именно нерушимость моральных устоев мало устраивает тех, кто стремится «к языческим наслаждениям. И тогда они лицемерно изобретают так называемые научные доводы!»

Бог почему-то не позаботился о паровой машине и печатном искусстве - в Откровении об этом ничего нет. Скорее он «искушает людей, позволяя им городить то здесь, то там галиматью, чтобы в конце концов скандализировать девиз всех натуралистов и высокочтимой научной общественности - „Один за всех, и все за одного“!»

8. Кьеркегор и «научная теология»

Если дело обстоит именно так, то теология оказывается в трагикомической ситуации, ведь и она, желая быть научной, проигрывает партию. Если бы не серьёзность ситуации, трудно было бы не посмеяться над страстным желанием теологии отдаться науке. Возмездием стали утрата искренности перед Богом и неверие в Священное Писание. «Господь наш освистан естественными науками!» - так оценил положение Лютер.

В «научной теологии» так же мало смысла, как в «систематической теологии» гегелевского типа. Её создали из страха, а не силой веры. «Сами по себе заявления науки не имеют большого значения, - категоричен философ. - Светская культура делает теологов боязливыми: они только тем и озабочены, чтобы придать наукообразие своим доводам. Их страшит перспектива остаться один на один с чёрным человеком, как не раз случалось с «системой». То, в чем они действительно нуждаются, - это «vis comica» («сила комического») и личное мужество. Следует понять комичность заявлений, будто правота научных основоположений означает подрыв религиозной точки зрения. Личное мужество, с другой стороны, необходимо, чтобы понять, что следует бояться Бога, а не людей».

Научный поиск бесконечен, и если учёного-натуралиста не беспокоит это обстоятельство, то это значит, что он не мыслитель. Танталовы муки интеллектуализма могут прекратиться лишь для того, кто внял отчётливому призыву духа: «Hic Rhodus, hie salta» («Здесь Родос, здесь прыгай»). Даже когда мир будет объят пламенем, разлагаясь на элементы, дух останется при своем: «Ты должен верить». Эта смиренная мудрость духа, способная умерить суетность, так же аристократична, как и наблюдение в микроскоп, своей достоверностью.

Главное возражение, выдвигаемое Кьеркегором против естественных наук (в действительности против позитивистского сциентизма), состоит в следующем: «Возможно ли, чтобы человек, воспринимая себя как духовное существо, мог увлечься мечтой о естественных науках эмпиричных по содержанию?» Естествоиспытатель - человек, наделённый талантом, чувством и изобретательностью, но при этом не постигающий самого себя. Если наука становится формой жизни, то это великолепный способ «воспевать мир, восхищаться открытиями и мастерством. Но при этом остаётся открытой проблема, как познать свою духовную суть».

Перевод С. Мальцевой
«Западная философия от истоков до наших дней»

Сциентизм (от лат. scientia наука, знания) - это система убеждений, утверждающая основополагающую роль науки как источника знаний и суждений о мире. Нередко сциентисты считают «образцовыми науками» физику или математику и призывают строить остальные науки по их образу и подобию. Сциентизм ставит науку во главу идейной и культурной жизни общества.

Сёрен Абюэ Кьеркегор родился в Копенгагене 15 мая 1813 года. Мрачность, набожность и богатое воображение его отца, который был богатым купцом и строгим лютеранином, оказали большое влияние на Кьеркегора. Он изучал теологию и философию в Копенгагенском университете, где познакомился с философией Гегеля и активно выступил против неё. Будучи в университете, он перестал заниматься лютеранством и некоторое время вёл экстравагантный образ жизни, стал завсегдатаем копенгагенских театров и кафе. Однако после смерти отца он решил возобновить изучение теологии. В 1840 он обручился с Региной Ольсен, но почти сразу понял, что брак не совместим с его задумчивой, сложной натурой и растущим чувством философского призвания. Он разорвал помолвку в 1841 году, но этот эпизод имел для Кьеркегора большое значение, и намёки на него постоянно проскальзывают в его книгах. Но в то же время, он чувствовал, что не хочет становиться лютеранским пастором. Наследство отца позволило ему всецело посвятить себя писательской деятельности и в оставшиеся 14 лет жизни он создал более 20 книг: «Или–или» (1843), «Страх и трепет» (1843), «Философские крохи» (1844), «Стадии жизненного пути» (1845) и др., в которых противопоставил «объективизму» диалектики Г. Гегеля субъективную («экзистенциальную») диалектику личности, проходящей, по Кьеркегору, три стадии на пути к богу: эстетическую, этическую и религиозную. Полемизируя с официальной теологией, Сёрен Кьеркегор защищал тезис о реальности христианства лишь для избранных, которые смогут реализовать свою экзистенциальную свободу. Он оказал большое влияние на развитие датской литературы, а в XX в.–­ на экзистенциализм и диалектическую теологию.

Датский философ Сёрен Кьеркегор опубликовал основные свои работы в 40-х годах 19-го столетия. Это было время, когда рационалистическая философия окончательно утвердила свои позиции в западноевропейской мысли. Именно к этому времени выходят основные работы Гегеля, философия которого была наиболее популярна в эти годы. Рационализм «пустил свои корни» в науку, культуру, этику, быт и даже в религию, перекроив по-своему догматы христианства. Поэтому, ирраци­онализм Кьеркегора, хотя и произвел резонанс в философии того времени, но, все же, остался «невостребованным».

Философия Кьеркегора по-новому началась осмысливаться только в 20-м веке. Идеи датского философа повлияли на творчество Мартина Хайдеггера, Карла Ясперса, Льва Шестова, Жан Поль Сартра, Альбера Камю и многих других философов экзистенциалистской направленности. Кьеркегора по праву можно назвать «предтечей экзистенциализма». Именно Кьер­кегором были заложены основные категории экзистенциализма: страх, отчаяние, вина, абсурд и др.

В своих работах Кьеркегор ведет полемику с Декартом, Кантом, Лейбницем и, конечно, Гегелем. При чтении его произведений чувствуется восхищение античной философией и, прежде всего, Сократом. Но главным источником вдохновения Кьеркегора остаются Слово Божье и протестантская догматика.

В отличие от философов-рационалистов, датский философ и не пытается строить метафизические «картины мира», не создает никаких философских систем. В предисловии к своему первому крупному произведению «Страх и трепет» Кьеркегор иронично (а ирония – одна из характерных особенностей его произведений) пишет: «Создатель данного произведения никоим образом не является философом, он не понял настоящей фило­софской системы, он не знает, есть ли тут какая-нибудь сис­тема и завершена ли она; для его слабой головы уже дос­таточно одной самой этой мысли, а такую несчастную голову должен в наше время иметь всякий, поскольку у всякого есть эти несчастные мысли». Именно таким «несчастным мыслям» посвящено творчество Сёрена Кьеркегора.

В своих работах Кьеркегор по-своему развивает «старую и достойную внимания философскую терминологию: тезис, антитезис, синтез». Человек есть синтез бесконечного и ко­нечного, временного и вечного, свободы и необходимости. Синтез – это отношение двух членов. Это отношение полагает дух. А отношение, которое относится к самому себе это есть Я. Вследствие синтеза этих противоположностей Я любого че­ловека всегда пребывает в страхе и отчаянии. И чем выше са­мосознание индивида, тем глубже эти страх и отчаяние. То­лько через качественный прыжок к Богу (впоследствии экзис­тенциалисты, в частности Камю (см. «Миф о Сизифе»), назвали это «экзистенциалистским прыжком») страх и отчаяние могут быть опосредованы (хотя, в строгом смысле слова, гегельян­ский термин «опосредование» здесь не совсем применим). Только через веру в Бога, а именно, в Христа, человек может быть спасен. «Если бы у человека не было вечного сознания, если бы в основе всего лежала лишь некая дикая сила – сила, что, сплетаясь в темных страстях, порождает все, от велико­го до незначительного, если бы за всем была сокрыта без­донная пустота, которую ничем нельзя насытить чем была бы тогда жизнь, если не отчаянием?» Именно, этой мыслью прони­заны все сочинения Кьеркегора.

Все идеи Кьеркегора не идут в разрез с протестантской догматикой, однако, человек есть свобода и, поэтому, он сам должен найти путь к Богу и только «в качестве единичного индивида стоит в абсолютном отношении к абсолюту», т.е. к Богу.

Суть метода Кьеркегора можно выразить формулой, данной Теренцием – «Если познано одно, познано все». Это является единственной возможностью не упустить из виду индивида, в котором, как во всяком существующем субъекте, воплощен дух. Конечно, это относится не к мелким конкретным отличиям одного индивида от другого, но к познанию сущности челове­ческой личности, и через это – к познанию всего мира и мес­та человека в этом мире.

Кьеркегор стремился снять «шоры категорического импе­ратива», так как выработанные нравственные кодексы претен­довали на всеобщность. Субъективный мыслитель Кьеркегор считал, что человек – это свобода, поэтому он в себе самом несет свой суд и определяет свою судьбу.

Поэтому, в своих работах Кьеркегор критикует объек­тивный идеализм Гегеля и всю рационалистическую традицию запада. Он подвергает критике гегелевский принцип примире­ния противоположностей. Основной принцип кьеркегоровской субъективности это – Entweder – Oder («или – или»), пос­кольку человек сам должен сделать свой «выбор». «Мое «или – или» обозначает главным образом не выбор между добром и злом, но акт выбора, благодаря которому выбираются или отвергаются добро и зло вместе. Суть дела ведь не в самом выборе между добром и злом, а в доброй воле, в желании выб­рать, чем само собой закладывается основание добру и злу». В гегелевской же философии уничтожается сама возможность выбора и у человека «отбирается» его главное достояние – его свобода.

Чем выше самосознание человека, тем он чаще обраща­ется к своему Я, тем он чаще ищет закон своих действий в себе самом, и, наоборот, чем менее развит человек, тем ме­нее он осознает свое Я и тем более он должен искать закон своих действий в других. В зависимости от осознания челове­ком своего Я Кьеркегор пытается определить типы людей.

Прежде всего, Кьеркегор выделяет эстетический тип лю­дей, отличительной чертой которых является «не сознательное умственное или душевное развитие человеческой личности, а непосредственность». Самый высший идеал такого человека это – красота физическая. В принципе, это относится ко всей древнегреческой культуре, культуре в высшей степени эсте­тичной. Однако, в христианстве это грех, и чем выше раз­витие человека, тем выше он ставит красоту духовную.

Обреченность эстетического типа личности Кьеркегор рассматривает на примере судьбы римского императора Нерона. (Подобное рассмотрение находим в пьесе Камю «Калигула»).

Нерон, погрязший в наслаждениях и пресытившийся ими, остался незрел. Ему недоступно ничего выше непос­редственного и физических наслаждений. Его сознанию неведо­ма вечность, он пребывает только в конечном. Поэтому, он требует все больше и больше развлечений, но, понимая свою конечность, он все глубже и глубже погружается в отчаяние. Прорвись он к вечности, он бы понял всю эфемерность конеч­ного и непосредственного и «исцелился» бы от отчаяния.

Кьеркегора возмущала попытка Гегеля примирить знание и веру. Ибо вера – это парадокс, и этот парадокс не может быть опосредован, как обычная непосредственность, ведь вера не является непосредственностью, как считал Кьеркегор, в отличие от Гегеля. И это находится в полном соответствии с формулой веры, изложенной Тертуллианом: "Верую, ибо абсур­дно». В этом парадоксе «единичный индивид в качестве еди­ничного стоит в абсолютном отношении к абсолюту». В вере человек стоит выше всеобщего, именно из-за того, что вера не может быть опосредована через всеобщее. Именно, здесь Я индивида выступает в своей наибольшей мощи. Этим проблемам посвящена одна из самых, я бы сказал, поэтичных книг Кьеркегора «Страх и трепет».

Список литературы:

1 Хрестоматия по истории философии от Шопенгауэра до Дерриды. М. 1997;

2 Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия 1999;

3 Microsoft Encarta Encyclopedia 2000.

СЕРЕН КЬЕРКЕГОР (КИРКЕГОР)

Датский теолог, философ, писатель. Противопоставлял объективизму Гегеля субъективную («экзистенциальную») диалектику личности, проходящей три стадии на пути к Богу эстетические, этические и религиозные. Полемизируя с официальной теологией, защищал тезис о реальности христианства лишь для избранных, которые смогут реализовать свою экзистенциальную свободу. Оказал влияние на развитие датской литературы, в XX веке - на экзистенциализм и диалектическую теологию. Основные сочинения «Или - или» (1843), «Страх и трепет» (1843), «Философские крохи» (1844), «Стадии жизненного пути» (1845)».

«Не только мои сочинения, но также и моя жизнь, причудливая интимность всего ее механизма, станет предметом бесчисленных исследований», - предрекал Кьеркегор. Едва ли можно назвать другого философа, личная жизнь и творчество которого находились бы в столь неразрывной связи, как у Кьеркегора. Одиночество было его стихией: он искал и находил блаженство в том, чтобы «быть одним, буквально одним в необъятном мире…»

Серен Аби Кьеркегор появился на свет в Копенгагене 5 мая 1813 года. Отцу мальчика Микаэлю было 57 лет, матери - 45. Возможно, это было причиной его слабости и хилости при необычной остроте ума. У Микаэля Кьеркегора было семеро детей, но пятеро из них умерли. Старший брат Серена унаследовал не только ум, но здоровье и религиозность родителей, что привело его к сану епископа.

В детстве отец философа пас овец в Ютландии. Двенадцатилетним его привезли в Копенгаген, где он впоследствии разбогател на торговле чулками. Приобретя шесть собственных домов в Копенгагене и скопив крупное состояние, сорокалетний Кьеркегор-отец прекратил торговую деятельность и жил на доходы со своего капитала.

Мать Серена Анна вначале была служанкой в доме его отца. Микаэль вступил с нею в брак вскоре после смерти первой жены, и гораздо скорее, чем полагалось по закону, у них родился ребенок.

«Я родился в результате преступления, я появился вопреки воле Божьей… - писал его младший сын в «Дневнике» незадолго до смерти. Микаэль был угрюмым, мрачным, суровым человеком, религиозным фанатиком, предавшимся после прекращения торговли молитвам и покаянию в грехах. Воспитание юного Серена находилось под контролем отца. «С детства, - писал он впоследствии, - я находился во власти невыносимой деспотии… Будучи ребенком, я подвергался строгому и суровому христианскому воспитанию, говоря по-человечески, безумному воспитанию…»

В шесть лет Серен пошел учиться в школу. Хилый, болезненный мальчик, с искривленным позвоночником и кривыми тонкими ножками, не оставался в долгу перед насмешниками и обидчиками. Задиристого и язвительного Серена отец прозвал «вилкой».

Осенью 1830 года по воле отца семнадцатилетний Серен стал студентом теологического факультета Копенгагенского университета. Зачисленный, как и все студенты, в королевскую лейб-гвардию, он через три дня был отчислен из нее по состоянию здоровья. Да и теология не заинтересовала молодого студента. «Тщетно ищу я, - писал он в начатом в 1834 году «Дневнике», - что-либо, что могло бы оживить меня. Даже звучный язык средневековья не в состоянии заполнить образовавшуюся во мне пустоту». Его больше привлекала эстетика. Занятия на теологическом факультете тянулись целое десятилетие. Недолгое время, будучи студентом, он преподавал латинский язык в одной из гимназий и только в 1840 году сдал последний университетский экзамен.

Кьеркегор вел легкомысленный образ жизни, свойственный молодежной богеме, предпочитая серьезным занятиям и изучению богословских трактатов попойки с приятелями в ресторанах и посещение оперного театра, благо отец терпеливо оплачивал все долги своего «блудного сына». Однако образ жизни фланера и повесы неминуемо привел к неудовлетворенности, разочарованию и депрессии, из которой вывело Серена неожиданное знакомство с четырнадцатилетней Региной Ольсен.

Кьеркегор впервые встретился с ней в мае 1837 года. «Между ней и мною была бесконечная дистанция», - писал он впоследствии. Она - непосредственная, жизнерадостная, оживленная, а он - нервный, ироничный, претенциозный. Но крайности сходятся. Они полюбили друг друга.

«… Я пережил в себе самом за полтора года больше поэзии, чем во всех романах, вместе взятых». Это была его первая и последняя любовь. Три года после знакомства они были помолвлены. А на другой день после обручения, как свидетельствует его «Дневник», Серен уже сожалел об этом. Ровно год спустя неожиданно для Регины она получила обратно обручальное кольцо с прощальным письмом. «Прости человека, который, если и способен на что-нибудь, не способен, однако, сделать девушку счастливой». Регина была в отчаянии. Серен оставался непреклонным. Но расставшись с Региной, он долгие годы тяжело переживал это расставание, до конца жизни сохраняя в душе верность своей единственной любви, «… я люблю ее, никогда другой не любил и любить не стану».

Он искал встреч с ней на улице и в церкви. Писал ей письма. То и дело возвращался к своим переживаниям в дневнике и литературных произведениях. «Ни одного дня не проходило с тех пор, когда бы я не думал о ней с утра до вечера», - писал Серен в «Дневнике» пять лет спустя после расторжения обручения. И еще через три года: «Да, ты была возлюбленной, единственной возлюбленной, я любил тебя больше всего, когда мне пришлось тебя покинуть».

В наброске неотправленного письма к Регине, написанного им в 1849 году, есть такие строки: «Благодарю тебя за то время, когда ты была моею. Благодарю тебя за все, чем я тебе обязан… Благодарю за твою детскость, ты мой увлекательный учитель, благодарю за все, чему я научился, если не благодаря твоей мудрости, то благодаря твоему очарованию». Спустя шесть лет после разрыва Регина вышла замуж за своего бывшего учителя и поклонника Фрица Шлегеля, впоследствии датского губернатора на Антильских островах. «Она вышла замуж… Когда я прочел об этом в газете, меня словно хватил удар…» Кьеркегор обратился с письмом к Шлегелю: «В этой жизни она будет принадлежать вам. В историю она войдет рядом со мною». Он посвятил ей две свои «Назидательные речи». Он завещал ей все свое имущество. Регина Шлегель пережила Кьеркегора на полвека. Она умерла 82 лет от роду. «Он пожертвовал мною Богу», - писала она незадолго до смерти.

Каких только домыслов ни высказывали кьеркегороведы для объяснения разрыва. Одни объясняли его импотентностью Кьеркегора, другие сравнивали с жертвоприношением Авраамом своего единственного сына. В литературных произведениях Кьеркегора есть некоторые раздумья о браке, которые проливают свет на его экстравагантный поступок. «Немало мужчин стали гениями благодаря девушке, немало мужчин стали героями благодаря девушке, немало мужчин стали поэтами благодаря девушке, немало мужчин стали святыми благодаря девушке, но кто в действительности сделался гением, героем, поэтом или святым благодаря девушке, ставшей его женой? Благодаря ей он становился лишь коммерческим советником, генералом, отцом семейства».

А вот и чистосердечное признание: «Если бы я женился на Регине, я никогда не стал бы самим собой». Таково крупнейшее событие в личной жизни Кьеркегора, биография которого сделалась предметом бесчисленных исследований. Разрыв с Региной произошел спустя две недели после того, как Кьеркегор защитил свою магистерскую диссертацию: «О понятии иронии, с особым вниманием к Сократу». «Магистром иронии» называл себя впоследствии Кьеркегор.

В этой диссертации обнаруживается не только тщательное изучение сократических диалогов Платона, но и знания философии Гегеля, полученные от университетских преподавателей, датских гегельянцев Хейберга и Мартенсена. Но в этой диссертации заметно сказывается влияние датских антигегельянцев Меллера и Сибберна. Прав знаток литературного наследства Кьеркегора Нильс Тульструп, утверждая, что уже и в то время Кьеркегор не был гегельянцем.

Через две недели после разрыва он уезжает в Берлин слушать лекции Шеллинга. По возвращении домой после четырехмесячного пребывания в Пруссии начинается новый этап в его жизни - творческое затворничество. В 1838 году ушел из жизни отец Серена. Еще ранее умерли его мать, все сестры и два брата. Остался в живых лишь один старший брат, будущий епископ. Не случайно критическая статья Кьеркегора о романе X. К. Андерсена озаглавлена: «Из бумаг одного пока еще живого».

В наследство от отца ему осталась крупная сумма, более 30 тысяч ригсдалеров в ценных бумагах, обеспечившая ему не только комфортабельное, расточительное существование до конца жизни, но и позволившая оплачивать издание всех его сочинений. Поселившись в просторном доме, обслуживаемый секретарем и слугой, Серен не отказывал себе ни в хороших сигарах, ни в изысканных винах. Он жил замкнуто, в полном одиночестве.

«Я живу, - писал он в своем «Дневнике», - в своей комнате, как в осаде, не желая никого видеть и постоянно опасаясь нашествия противника, то есть какого-нибудь визита, и не желая выходить». Но каждодневно он выходил на прогулку по улицам Копенгагена, тощий, очкастый, со своим «верным другом» - зонтом под мышкой, с широкополым цилиндром на макушке и сигарой в зубах, обмениваясь ироническими репликами со встречными знакомыми. Вернувшись домой, в свою «осажденную крепость», он принимался за работу.

За исключением нескольких месяцев преподавания латинского языка и кратковременных занятий в пасторской семинарии, Кьеркегор никогда нигде не состоял «на службе». Предназначенный отцом к пасторской деятельности, он не воспользовался окончанием теологического факультета. И хотя Кьеркегор на разных этапах своей жизни намеревался стать сельским священником, он так и не осуществил этого намерения. Не воспользовался он и возможностью университетской деятельности, открывшейся ему после получения ученой степени. Но работоспособность его поистине поразительна.

Стоя у пульта, он писал и писал, денно и нощно, при свечах до рассвета.

«Поэтому я люблю тебя, тишина духовного часа, здесь в моей комнате, где никакой шум и никакой человеческий голос не нарушают бесконечность раздумья и мыслей. Поэтому я люблю тебя, тишь одиночества».

В1843 году вышло в свет крупнейшее произведение Кьеркегора - двухтомная этико-эстетическая работа «Или - или» в 838 страниц. За последующие двенадцать лет (до его смерти) он опубликовал более шести тысяч печатных страниц (пятнадцать томов Собрания сочинений), а его рукописное наследство составляет почти десять тысяч страниц (в том числе «Дневник», начатый им с 1838 года и продолженный до конца жизни), заполнивших двадцать печатных томов. Это эстетические, этические, религиозные (88 «Назидательных речей»!), философские произведения. «Датский Сократ», как любят называть его почитатели, и в этом отношении радикально отличался от своего древнегреческого прообраза, не написавшего, как известно, ни одной страницы.

Вся жизнь Кьеркегора - своеобразное опьянение литературным творчеством. Сам он сравнивал себя с Шехерезадой, спасавшей свою жизнь сказками, то есть творчеством. Однако покоя не было. «Или - или» имела успех (в 1849 году вышло второе издание), и Кьеркегор сделался местной знаменитостью, так как ни для кого не было секретом, кто кроется за псевдонимом Виктор Эремита и за другими псевдонимами быстро следовавших одна за другой его новых книг. Его произведения вызвали негодование обывателей, нескончаемые кривотолки. Сатирический журнал «Корсар» (распространявшийся с большим для тогдашнего Копенгагена тиражом в три тысячи экземпляров) сделал Кьеркегора предметом непрестанных карикатур и издевательств. Писателя изображали то на макаронных ножках, то сидящим на спине девицы. Самому редактору «Корсара», Гольшмиту, травля была вовсе не по душе, он очень ценил заслуги писателя в области религиозного мышления, и он ее в конце концов прекратил.

«Я - мученик насмешек», - записывает Кьеркегор в своем «Дневнике». На улицах в Копенгагене Кьеркегора преследовала брань прохожих. Мальчишки с криками «или - или» гонялись за ним и швыряли в него камнями. Его замкнутость и одиночество еще более усилились. «Если Копенгаген вообще когда-нибудь был единого мнения о ком-нибудь, то я должен сказать, что он был единодушен обо мне я - тунеядец, праздношатающийся, бездельник, легковесная птичка». «Для целого слоя населения я действительно существую как своего рода полупомешанный».

Жалобами на то, что никто, ни один человек его не понимает, пестрят записи в дневниках Кьеркегора. Всю жизнь Кьеркегор чувствовал себя несчастным человеком. Его одолевали меланхолия, ипохондрия, преодолеваемые пароксизмами творческого вдохновения. «Я - в глубочайшем смысле несчастная личность, которая с самых ранних времен была прикована так или иначе к граничащему с безумием страданию.» «Кто я есть? Как я явился на свет? Почему меня об этом ранее не спросили?» «Где-то в Англии, - писал Кьеркегор, - имеется надгробный памятник, на котором начертано одно только слово: «Несчастнейший». Я могу предположить, что кто-нибудь это прочтет и подумает, что там никто не погребен и это предназначено для меня».

Каких только анормальностей не нашли специалисты (в кавычках и без кавычек) у датского философа: и шизофрению, и эпилепсию, и эдипов комплекс, и мазохизм, и нарциссизм, и бессознательный гомосексуализм, но чаще всего - маниакально-депрессивный психоз. Последнего диагноза придерживался и знаменитый датский психиатр X. Хельвегоду. По всей вероятности, так и было. Уж очень странный, неуравновешенный, причудливый, эксцентричный человек был Серен Кьеркегор. «Все существующее меня пугает, - признавался он. - От мельчайшей мушки и до таинства воплощения; все для меня необъяснимо, в особенности я сам. Неимоверно мое страдание, безгранично». Это исповедь двадцатипятилетнего студента, предававшегося разгульной жизни.

Все это, безусловно, надо учитывать при изучении творчества Кьеркегора. Но, в то же время, это был человек большой умственной одаренности, владеющий необычайным литературным мастерством. Немного можно назвать философов, обладавших таким стилистическим даром и изобретательностью.

Не только дневники, но и все литературные произведения Кьеркегора - эстетические, философские, религиозные - устремлены на самого себя, обращены внутрь, к собственным переживаниям, преломлены сквозь призму своего внутреннего мира. «Казалось бы, я пишу такие вещи, от которых должны рыдать камни, - писал Кьеркегор в своем «Дневнике», - но они лишь смешат моих современников».

Весьма характерно для литературной манеры Кьеркегора, что все свои основные произведения (исключая религиозные проповеди «Назидательных речей») он публиковал под различными псевдонимами. Уже в 1842 году в начале своей литературной деятельности он поместил в газете объявление, в котором отказывался от авторства «многих остроумных статей». Около двадцати статей обозначены инициалами, но все крупнейшие сочинения изданы под вычурными псевдонимами. Начиная с «Или - или» Кьеркегор выступал под десятком различных псевдонимов, притом даже антитетичных (Климакус и Анти-Климакус). (Иоанн Климакус - живший в VI веке настоятель синайского монастыря, мистик, описавший тридцать ступеней лестницы на пути души к небу). Вопреки нескончаемым сомнениям, одолевавшим Кьеркегора, у него не было сомнения в одном: в своей гениальности.

«Я отлично знаю, - утверждал он уже в начале своей литературной карьеры, - что в данный момент я самая одаренная голова среди всей молодежи…». А через пять лет: «То, что я являюсь писателем, который безусловно окажет честь Дании, это твердо установлено…» И еще год спустя: «О, после моей смерти одного «Страха и трепета» будет достаточно, чтобы сделать мое имя бессмертным».

Название одной из лучших книг философа «Страх и трепет» взято из Ветхого завета - она посвящена рассмотрению философско-нравственных проблем на материале сказания о Аврааме и Исааке. Задумываясь о смысле человеческой жизни, Кьеркегор создает беспредельно пессимистическую картину, связанную с реальной действительностью общества своего времени, но эта картина может быть соотнесена с современной эпохой.

Увы, современники не оценили его гения. Главное философское произведение писателя - «Заключительное ненаучное послесловие» не вызвало ни малейшего интереса и разошлось тиражом в 50 экземпляров. А «Философские крохи», пространным комментарием к которым было это произведение, по собственному свидетельству Кьеркегора, «безо всякого препирательства, без крово-, без чернилопролития эта работа осталась незамеченной, нигде не обсуждалась, нигде не упоминалась…»

Последний год жизни Кьеркегора - это год его бунта, мятежа, восстания против религиозного лицемерия и формальной обрядности протестантской церкви. Поводом для восстания послужила кончина в 1854 году главы датской протестантской церкви епископа Мюнстера, друга и духовного наставника Кьеркегора-отца. Когда его преемник епископ Мартенсен выступил с восторженной апологией своего предшественника как «свидетеля Христа», Кьеркегор взбунтовался. «Рядом статей этой газете («Отечество») я открыл теперь, говоря военным языком, живой огонь, выступив против официального христианства и тем самым против духовенства в нашей стране».

За полгода на страницах газеты была опубликована 21 статья, а с 24 мая 1855 года начал выходить в свет собственный, издаваемый Кьеркегором на последние оставшиеся от отцовского наследства деньги, листок «Мгновение», всецело посвященный начатой им в «Отечестве» кампании. Философ с негодованием обрушился на официальные церковные установления и их блюстителей, предавших заветы Иисуса Христа. Особенно резким нападкам подвергся глава датской церкви. Клерикалы пришли в бешенство. Последний (десятый) подготовленный Кьеркегором номер не вышел в свет. Огромное нервное возбуждение не прошло бесследно. Кьеркегор, потеряв сознание, упал на улице и через несколько дней скончался в возрасте 42 лет.

Это произошло 11 ноября 1855 года. Чувствуя приближение смерти, философ пожелал причаститься, но не из рук священника, а от частного лица. В этом ему было отказано. Толпа видела в его смерти перст Божий. Своей надгробной эпитафией он задолго до смерти избрал: «Тот Единичный».

Многочисленные сочинения Серена Кьеркегора оставляют 28 томов, 14 из них занимают дневники. В философии Карьеркегора предвосхищены основные моменты современной экзистенциональной философии, которые пронизывают творчество Гуссереля, Ясперса, Хайдеггера, Сартра и Камю.

Серен Кьеркегор называл себя поэтом или писателем, но никогда - философом. Он восхищался народной поэзией: «В ней есть сила желаний. Желания же нашего времени только греховны и пошлы, - у нас все сводится к желанию поживиться за счет ближнего». В начале творчества писатель страдал от несовершенства своего языка и стиля: «Неужели я навек осужден только лепетать?» - и в дальнейшем достиг высокой художественности и поэтичности произведений. Кьеркегор хорошо знал античную философию, на которую ссылался в своих произведениях, и вел серьезную полемику с Кантом и Гегелем.

Наряду со свободой, страданием, грехом и виной одной из основных экзистенциалистских категорий у Кьеркегора является страх - это также одна из неотъемлемых всеобщих форм, атрибутов человеческого существования. Страх находится в нераздельном единстве с грехом, страданием и свободой. Страх - беспредметное чувство, владеющее человеком, страх перед «ничто», тревога, беспокойство. «Страх, - по определению Кьеркегора, - есть отношение свободы к вине». Подлинный страх - это страх грешника перед Богом. Это не низменное чувство, не животный инстинкт, а признак совершенства человеческой природы: «Тот, кто… научился страшиться по-настоящему, тот научился наивысшему». Без страха Божьего нет веры, нет религии. «Уничтожьте страшащееся сознание, - говорит Кьеркегор, - и вы можете закрыть церкви и сделать из них танцевальные залы».

Средоточием страха является страх смерти. Жизнь человеческая - это «жизнь к смерти». «Мне представляется, - гласит запись в «Дневнике» за 1837 год, - будто я раб на галере, прикованный к смерти; каждый раз, с каждым движением жизни, звенит цепь, и все блекнет перед лицом смерти - и это происходит каждую минуту». Все люди смертны, я человек, следовательно, я смертен, неминуемо обречен на смерть - как эхо звучит в его сознании на каждом шагу жизненного пути. Причем смерть для него не отдаленная перспектива. «… В каждое мгновение существует возможность смерти». Неминуемость ее сочетается с неопределенностью смертного часа. Она скрывается за каждым углом, непрестанно угрожает своей внезапностью. Это сочетание еще более обостряет страх смерти, делает его постоянным спутником жизни.

Но если жизнь есть не что иное, как страдание, страх, вина, то есть ли в ней смысл? Оправданна ли привязанность к жизни? Если жизнь лишена ценностей, то не все ли равно, как жить? «Женись, ты об этом пожалеешь; не женись, ты и об этом пожалеешь: женишься ли ты или не женишься, ты пожалеешь в том и другом случае… Повесься, ты пожалеешь об этом; не повесься, ты и об этом пожалеешь, в том и другом случае ты пожалеешь об этом. Таково, милостивые государи, резюме всей жизненной мудрости…»

Отчуждение от земных благ, пренебрежение ко всем конечным, земным интересам - это не безразличие, не равнодушие, а выбор, решение, принятое и проповедуемое Кьеркегором. «Первое истинное выражение отношения к абсолютной цели есть отречение от всего…» Монашество, аскетизм для этого недостаточны: решающим является не внешнее проявление, а внутреннее отношение. Слова апостола Иоанна: «Царство мое не от мира сего» - начертаны на экзистенциалистском знамени Кьеркегора. «Христианское учение возвещает, что страдание есть благо, что благом является самоотрицание, что отречение от мира есть благо. И в этом нерв этого учения». Отношение писателя к жизни с предельной выразительностью звучит в словах его последней записи в «Дневнике»: «Назначение этой жизни - довести себя до высшей степени презрения к жизни». Тем не менее отчаяние - не последнее его слово.

Отчаяние - не только слабость, но и грех. Сама по себе жизнь бесцельна и бессмысленна. «Страдать, переносить страдания, идти к смерти. Но страдание не цель». Достигнув презрения к жизни, надо жить во искупление вины, обретая в жизни возмездие за грех. Из нужды Кьеркегор делает добродетель. «Христианин не мазохист… поскольку страдание есть средство и трамплин скорее, чем самоцель».

Признавая отчаяние конечным результатом мысли, Кьеркегор противопоставляет мысли веру. Его окончательная альтернатива либо вера, либо отчаяние. Жизнь, полная страдания, приобретает смысл и оправдание как путь к спасению через искупление. Страдание - дорогая цена, за которую всемогущий Бог продает человеку грядущее спасение.

Если разум приводит к отчаянию, вера спасает от него - таково основоположение экзистенциализма. Если разум убеждает в безнадежности, вера дает надежду, служит утешением. Надежду на бессмертие души. Жизни как преходящему, временному страданию противостоит вечное блаженство. Человек стоит на перекрестке. Одно из двух: или временная, земная жизнь, страх и страдание, «или презрение к земному, жертвенностью и страданием возвещая христианство» как путь к потустороннему вечному блаженству.

Страх смерти уступает место ее ожиданию как упоительной надежды, как избавления. «… Смерть есть всеобщее счастье всех людей…». Таким образом, страх смерти устраняется не презрением к смерти, а презрением к жизни, волей к смерти, преклонением перед ней. За этим следует безудержная мистика бессмертия души и загробного блаженства. «… Вполне ли надежно, - задает он вопрос, - что нас ждет вечное блаженство?»

Ответ на этот вопрос ставит нас перед «пропастью, через которую рассудок не может перейти…». Но это не меняет дела, «ибо я, - признается Кьеркегор, - вовсе не намеревался доказывать, что есть вечное блаженство…». Дело в том, что «вопрос о бессмертии по существу своему вовсе не научный вопрос… Объективно вопрос этот вообще не поддается ответу… Бессмертие - самая страстная потребность, в которой заинтересована субъективность, и в этой заинтересованности как раз и состоит доказательство».